В июне состоялся традиционный Фестиваль старожильческих народов Красноярского края, который организовало Кежемское землячество. Оно объединяет жителей сел, сожженных и затопленных при строительстве Богучанской ГЭС. Таких сел двадцать пять в Красноярском крае и четыре в Иркутской области. Переселение людей из них растянулось на четверть века. Первое прощание – с деревнями Сосново и Рожково – было в 1985 году. Кежму сожгли в 2011-м, а затопили в 2012 году.
"Сожженной и затопленной Родине посвящается" – так озаглавлена страничка Кежемского землячества в интернете. Число участников сообщества (в том числе и в соцсетях) растет. Спустя десятилетия после уничтожения родных сел люди стараются поддерживать связи друг с другом, несколько раз в год собираются вместе, проводят фестивали старожильческой культуры.
– Что заставляет ангарцев спустя годы после переселения держаться вместе? – говорит Любовь Карнаухова, председатель Кежемского землячества. – А что заставило Юлию Степановну Кулакову в начале 80-х, в возрасте 74 лет, когда стала ясна судьба Кежемского района, взяться за создание историко-этнографического музея, сейчас носящего ее имя? Как ни банально прозвучит – это любовь к родине, к отеческим гробам. Должна сказать, что многие кежмари перезахоронили своих родных на новых местах. И перед каждым стоял этот трудный вопрос: тревожить прах родных или нет… Двойственное чувство – вроде бы и нельзя, а с другой стороны – как оставить родных на дне? Моя сестра перевезла наших родителей и дедушку. Многие перевозили. Но всех не перевезешь… В тех местах наши предки жили с 17-го века. И называли себя не просто сибиряками – ангарцами. Так же называем себя и мы. В огромном глобальном мире благодаря нашей локальной истории мы понимаем, кто мы, откуда и почему должны гордиться своей культурой.
"Нам не отстоять Ангару. Добили нас"
Богучанскую ГЭС начали строить в 1974 году.
– Переселение было организовано ужасно, бесчеловечно. Сначала вроде бы давали людям выбирать из 3–4 населенных пунктов в Красноярском крае. Можно было спокойно собрать вещи, предоставляли контейнер или грузовик. А под конец было так: вещи двух-трех семей кидают в одну машину, она уезжает, и люди иной раз не знают куда. На жителей стали давить, заставляли ехать куда скажут, уже безо всякого выбора, – рассказывает Юрий Косолапов, коренной кежмарь, создатель интернет-сообщества "Кежма. Потерянный рай". – Жилье давали по нормативам, но земля, потерянное имущество не компенсировались никак. А многие и не дожидались компенсаций да и не знали о них. Когда услышали о предстоящем затоплении, уезжали и сами как могли устраивали свою жизнь.
– Ангарцев иногда упрекают в том, что, мол, не протестовали, не смогли отстоять свою родину. Но надо понимать, что это было за время. Я в начале 70-х еще в школе училась, и нам все это подавалось в пафосной советской упаковке: приводились в пример другие ГЭС с громкими именами – Братская, Усть-Илимская. Нам рассказывали, какие нас ждут перспективы, какие построят новые современные поселки и города. В общем, говорились красивые правильные вещи, но потом все оказалось не так, – вспоминает Любовь Карнаухова.
– У меня отец работал водителем – возил и начальство, и геодезистов, и военных, наслушался про эти планы, наверное, раньше всех, – говорит Юрий Косолапов. – Определились с местом для ГЭС – узким, между горами. Это удобно и экономно. Местных стали пугать: сейчас зэки к вам приедут, мало не покажется. Ангарцы тогда против строительства не выступали: время было не то. Не знаю, если бы сейчас подобное происходило, возможно, людям удалось бы отстоять свою родину. Но тогда все, что исходило от власти, было законом.
Только на рубеже 1980–90-х в Кежемском районе появился Комитет спасения Ангары. Создал его Николай Верещагин, житель Кежмы, по образованию юрист, вскоре ставший председателем местного исполкома. По сути, только тогда было впервые открыто сказано, что строительство БоГЭС и уничтожение старинных сибирских сел – это катастрофа и с исторической, и с культурной, и с экологической точек зрения. Но людей не услышали.
Отец примерно в то время поехал в Кодинск, что-то они обсуждали по нашей ситуации. Вернулся и сказал: "Это всё. Нам не отстоять Ангару. Добили нас"
– Были в Кежме и сходы, и собрания, и острые публикации в СМИ, и властям писали кежмари, и Виктору Петровичу Астафьеву. Отец ездил в Москву, его принял Ельцин, – рассказывает Николай Верещагин, сын Николая Николаевича – создателя комитета. – Его отзыв о Ельцине – "это плаха с топором". В том смысле, что он не принимал взвешенные решения, а рубил сплеча. Тем не менее, ангарцам он пообещал всемерную поддержку.
Встречался с кежмарями и Александр Шохин, в то время зампред правительства.
– Обещал: строительства не будет, ведь якобы уже ясно, что проект бесперспективный. Потом смягчил формулировку: если и будет, то Кежму точно не затопит, она же высоко стоит, – вспоминает Николай Верещагин. Он говорит: к концу 1994 года стало ясно, что никакие обещания выполнены не будут.
– Помню, отец примерно в то время поехал в Кодинск, что-то они обсуждали по нашей ситуации. Вернулся и сказал: "Это всё. Нам не отстоять Ангару. Добили нас". Во второй встрече с Ельциным им отказали. Отец умер в январе 1996 года – сердце не выдержало. Незадолго до этого он встречался с Валентином Распутиным. Он обещал: "Собираюсь в Кежму, зайду к тебе, чайку попью". Но не успел, приехал в наши места через несколько месяцев после того, как не стало отца, – рассказывает Николай Верещагин.
Верещагин говорит: кежмари его отца помнят, любят, с глубоким уважением относятся до сих пор.
– Иной раз кто и вздохнет: "Эх, не смог Николаич Ангару отстоять". А в комитете у них всего шесть или семь человек работали. Пытались сдвинуть такую глыбу. Были и те (немного, правда), кто заявлял: мол, комитетчики только воду мутят, не дают людям спокойно переехать. Не все тогда понимали, что происходит, – говорит Николай Верещагин.
– В 90-е пытаться что-либо изменить было уже поздно, ГЭС строилась, механизм уничтожения сел был запущен, – говорит Любовь Карнаухова, – Но чего-то все же удавалось добиться. Например, вывода зэков из поселков, а то там было уже невозможно жить. Потом, когда в постсоветское время строительство БоГЭС приостановилось, появилась иллюзия, что все закончилось, и протесты тоже стихли. А когда после 2005 года строительство возобновилось, события стали развиваться стремительно, уже ничего остановить было нельзя.
Нет людей – нет песен
В Нижнем Приангарье селились в основном выходцы с русского Севера – из Архангельской, Вологодской, Олонецкой губерний. Они пришли сюда во второй половине 17-го века (даты основания Кежмы в разных источниках упоминаются разные: от 1665 до 1696 года). Это и есть сибирские старожилы.
– Я потомок кежемских старожилов, – рассказывает Юрий Косолапов. – По линии отца самый известный мой предок – Клим Косолапов, родившийся в 1688 году и сосланный в Сибирь в начале 18-го века. Знаю, что в 1735 году его хотели привлечь как плотника во вторую Камчатскую экспедицию, однако сочли негодным к этой работе. Но всем, кого хотя бы первоначально отбирали для нее, позволили жить в Сибири в тех местах, где они сами захотят. И Клим Косолапов выбрал Кежму. Сейчас в Кежемском районе все Косолаповы – потомки Клима. А по материнской линии мой предок – Брюханов, один из тех, кто, как считается, основал Кежму. Вообще кежмарей и жителей соседних деревень можно безошибочно определить по фамилиям.
Население Кежемской волости постепенно пополнялось – и сосланными, и казаками, и солдатами, получившими землю за службу, и пашенными крестьянами. Но в целом ангарцы жили закрыто, к ним мало кто приезжал, да и они родные места не покидали: после второй Камчатской экспедиции водный путь по Ангаре свое значение утратил, да до ангарских сел и вообще добраться трудно. Это про них принято говорить: "Только самолетом можно долететь" – вот только самолетов в то время не было.
– Когда мы первый раз поехали в экспедицию в Кежму, попали на такие речные пороги – не знаю, как живыми добрались, – рассказывает фольклорист, кандидат филологических наук Нелли Новоселова. – Старожилы в таких случаях с лодок сходили и по берегу бечевой лодки переволакивали. Точнее, бечеву тянули женщины, а мужчины сидели в лодке. Словом, не всякий туда рискнет добраться – сто раз подумает да передумает.
Так и получилось, что триста лет, то есть вплоть до советского времени, кежмари жили как бы "в отрыве" от остальной России. А все отношения с властью сводились к сдаче хлеба вовремя. В Первую мировую войну из кежмарей воевал всего один человек, да и тот случайно – был призван, оказавшись в другой местности. Жен ангарцы брали не из своей деревни – только из соседних: опасались близкородственных браков.
Такая закрытость позволила старожилам сохранить язык, песни, обычаи, которые они принесли когда-то из родных мест, с русского Севера, в почти неизменном виде. На их исторической родине все это со временем оказалось утеряно, а вот в Сибири – сохранилось.
– Говор переселенцев из Архангельской, Олонецкой, Волгодской губерний на протяжении 300 лет сохранял свою самобытность, – рассказывает доктор филологических наук, профессор Галина Белоусова. – На Ангаре сохранялись реликты произношения, которые слышал еще Ломоносов на своей малой родине. Все это было утрачено даже на "материнских" территориях, сохранялось лишь здесь. Но теперь все это богатство ушло на дно – в самом прямом смысле слова.
– Уже наше поколение, а родился я в 1961 году, в школе настраивали на то, чтобы не говорить "как бабушки", подобное не поощрялось. Поэтому я некоторые старинные слова еще понимаю, а вот в разговоре практически никогда их не употреблял, – говорит Юрий Косолапов.
Но одно ангарское словечко оказалось живучим и, как принято сейчас говорить, знаковым. Это слово "мокчен".
– Так ангарцы называли пескарей. Эта рыба считалась неприличной, поганой. Настоящие ангарцы никогда ее не ели. Не рыба – мусор: подойдешь к реке с ведром – а она уже там. Так что слово "мокчен" у нас всегда значило нечто вроде современного "лох", а то и еще что похуже, – рассказывает Юрий Косолапов. – Когда в 1970-х люди к нам поехали на строительство ГЭС, им настолько это удивительным показалось, что они и местных стали называть мокченами. С тех пор для меня это слово стало маркером: я по нему безошибочно определяю коренных ангарцев, из старожилов, которые никогда себя мокченами не назовут (для них это оскорбление), и тех, кто в наши места приехал позже и усвоил местную культуру, – для них это самоназвание. Помню, в газете "Ангарская правда" одна женщина-депутат заявила: "С гордостью называю себя мокченкой". С одной стороны, вызывает уважение, что человек так ценит нашу малую родину. А мне все равно смешно.
Я встретила женщин, которых мы записывали в Кежме. Спрашиваю: "А что же вы сейчас не поете?" Одна из них отвечает: "А мы сейчас как убитые, вот и не поем"
– Когда я попала в Кежму, была потрясена песнями, что там сохранились, и особенностью их исполнения, – рассказывает кандидат филологических наук Нелли Новоселова. – Распевность у них настолько большая, что иной раз и слов не поймешь. В Приангарье стихийно образовывались ансамбли родственников, соседей, которым под силу оказывались сложные мелодии, богатое многоголосие. При этом если кто собьется – того останавливали, сердились: "Нет, ты кружашь" (врешь). Это, конечно, были не музыканты – в Кежме говорили: "С кем гуляем, с тем поем". В Приангарье мы услышали исторические песни о взятии Иваном Грозным Казани. Больше нигде таких песен не найти. Они созданы в 16-м веке, то есть еще до заселения Сибири русскими. Очевидно, сюда ее привезли потомки стрельцов. Еще один распространенный песенный сюжет – после долгой разлуки к женщине возвращаются муж и сын, а она их не узнает. Где они были? Скорее всего, они – годовальщики, которых отправляли в еще не присоединенные к России территории Сибири.
В первую экспедицию в Нижнее Приангарье Нелли Новоселова поехала в 1978 году, а год спустя под ее руководством начались студенческие экспедиции в те места. Продолжались они 20 лет. Одним из результатов этой работы стал уникальный сборник "Песни старой Кежмы"
– Сейчас все это утрачено. Ушли люди – не стало песен, – говорит Нелли Новоселова. – На несколько лет, в постсоветские годы, строительство Богучанской ГЭС приостанавливалось, а с ним и переселение ангарцев. Но люди уже двинулись с мест, уже понимали, что все кончено. Помню, в соседнем с Кежемским Богучанском районе я встретила женщин, которых мы записывали в Кежме. Спрашиваю: "А что же вы сейчас не поете?" Одна из них отвечает: "А мы сейчас как убитые, вот и не поем". У людей мир распался, появилось ощущение невозвратимости. Исчезли подруги, с которыми они вместе пели. А в одиночку такие песни не поются.
Как все
– "Закрытая" жизнь ангарцев закончилась с приходом советской власти. Даже несколько раньше – когда сюда стали отправлять политических ссыльных, – говорит Юрий Косолапов. – А дальше уже все было как у всех: коммуны, колхозы, раскулачивания. Моего деда, например, который никогда не был богатым, пыталась раскулачить местная голытьба. Но поскольку у него особо отнимать было нечего, он просто их всех обматерил, на том дело и кончилось. Но были и люди по крестьянским меркам богатые. Семья Семеновых, например, обеспечивала лошадьми завоз продуктов и других товаров из Кежмы на север, в Ванавару. И вот у них и еще у нескольких семей отобрали все. Зимой, в мороз, вместе с детьми привезли в тайгу и там бросили. Мужики из сырого леса срубили какие-то бараки. Покидать территорию было нельзя, за этим строго следили. Если называть вещи своими именами, фактически это был концлагерь. Вот так у нас образовалась деревня Косой Бык – село раскулаченных.
Были и расстрелы – неграмотных крестьян, всю жизнь не выезжавших из тайги, казнили за шпионаж и "контрреволюционную пропаганду". Правда, замечает Юрий Косолапов, кежмарей в самой Кежме не расстреливали – возили в Енисейск. А в Кежму привозили убивать людей из других поселков… К традиционным ангарским фамилиям вскоре прибавились и немецкие: в селе Паново было много депортированных волжских немцев.
– К началу 40-х старожильческое ангарское население жило, как вся страна, – рассказывает Юрий Косолапов. – Мой дед 1903 года рождения, имея четверых детей и отсрочку, добровольно ушел на фронт. В Кежму из воевавших вернулась половина. Из соседней деревни Мозговой призвали 40 человек – с войны пришли трое…
После войны Кежма стала, как принято было говорить в советское время, "крепким селом". В поселке открылся аэропорт, пассажирские и грузовые рейсы летали в Красноярск, Эвенкию, соседние ангарские поселки, доставлялись к местам работ геологи. В Кежме работали химлесхоз, совхоз, была школа, больница, построено несколько детских садов – притом что в поселке тогда жили меньше 5 тысяч человек.
Сгорели с Кежмой
Переселение ангарских сел растянулось на двадцать с лишним лет.
Таких смертей среди переселившихся ангарцев, смертей быстрых, не по возрасту, очень много
– Фермер Иван Марковский из Кежмы уезжал последним, уже в 2012 году. А вскоре его не стало, хотя он был еще молодым человеком, – рассказывает Юрий Косолапов. – У Марковского было свое хозяйство, основательное, под 600 гектаров земли, 14 единиц "серьезной" техники, он два района продовольствием снабжал. При расселении ему компенсировали только жилье, все остальное пропало. Хотя куда он только ни писал – просил выделить ему землю, чтобы он продолжал своим делом заниматься. Бесполезно. Ни земли, ни денег за технику. Он после переезда из Кежмы быстро сгорел, погиб…
– Таких смертей среди переселившихся ангарцев, смертей быстрых, не по возрасту, очень много, – добавляет Любовь Карнаухова. – Люди старшего поколения держатся, они закаленные, многое пережили. А те, кто помоложе, умирают. Как деревья, которые от корней отрезали….
В те годы в Кежме стало опасно выходить на улицу даже ненадолго: дома тут же поджигали со всем, что в них было.
Отец и сын Малясовы, Александр и Роман, в 90-е годы организовали в селе Болтурино Кежемского района лесопильное производство. Вообще старшие Малясовы, отец и мать Романа, оба были учителями. Но бюджетникам после перестройки зарплату месяцами не платили, и решено было открыть собственное дело.
Когда Болтурино перед затоплением "зачищали" (а делали это зэки, целый отряд карателей тогда сколотили), нашу с отцом лесопилку со всей техникой сожгли у нас на глазах. Я заснял это на видео, свидетелей тому масса, я заявление в органы написал, – рассказывает Роман Малясов.
– На записи видно – зэки говорят: мы, мол, люди подневольные, нам сказали – мы делаем. Но поджигателей до сих пор "не нашли" и не наказали, и уголовное дело замялось – в связи с невозможностью установить виновных. Избили меня, свидетелей до полусмерти – чтобы, значит, не лезли куда не надо. Нескольких милицейских чинов посадили за это. А на меня вскоре завели уголовное дело за якобы незаконную рубку леса – но все рассыпалось в суде. Точнее, меня признали виновным и тут же амнистировали – такое вот соломоново решение. Я это дело не оставлю. Прошел уже несколько судебных инстанций, везде мнутся. Но если надо, я и до ЕСПЧ дойду. Мне надо, чтобы меня по тому уголовному делу полностью оправдали – ну и чтобы с поджигателями разобрались наконец, – говорит Роман Малясов.
Александра, отца Романа, сейчас уже нет в живых.
Подводная тайга
Роман Малясов успел снять еще одно видео – о том, как была проведена (а точнее, не проведена) лесоочистка перед заполнением Богучанской ГЭС. Не исключено, говорит он, что давление на него началось и поэтому тоже. Кстати, в свое время флешку с видеозаписью он отнес в ОБЭП. Ее вернули пустой. Но информация о том, как готовили лес к затоплению, все же не ушла на дно – в отличие от самой тайги.
Сейчас на дне Богучанского водохранилища находится огромный ее участок – не менее 10 млн кубометров леса, подтверждает руководитель красноярского общественного объединения “Плотина.Нет!” Александр Колотов.
– Пока объемы всплытия древесины со дна Богучанского водохранилища не такие большие, как прогнозировалось. Однако под водой сейчас находится до 10 млн кубометров леса, на корню там стоит вековая тайга. По всем нормативам территория должна быть зачищена и освобождена от порубочных остатков. Этого сделано не было, зачистка проводилась только там, где древесина могла угрожать непосредственно работе ГЭС, на так называемых спецучастках, – говорит Александр Колотов. – И ведь до последнего момента в тех местах ловили так называемых "черных лесорубов". Вот логика: топить будем, а рубить нельзя. Уж по-хорошему, сдали бы эту территорию на пару лет лесозаготовителям из того же Китая, они бы все объемы освоили. Сейчас мы заламываем руки: китайцы вырубают наши леса! А свое топить не жалко.
Мы затопили тайгу, мы сожгли старожильческую культуру, которая расцветала 350 лет. Карательные отряды чистильщиков сожгли дома людей и их бизнесы. Сами люди пошли в распыл – кто-то безвременно умер, кто-то вынужденно покинул родные места. И эти же люди втридорога платят энергетикам за электричество
Колотов добавляет: пока на Богучанском море нет такой картины, какая была на водохранилище Саяно-Шушенской ГЭС, – там большая его часть была сплошь закрыта стволами. Но рано или поздно подводная ангарская тайга начнет всплывать и на поверхности водохранилища может одновременно оказаться до 3,5 млн кубометров древесины.
– Все это говорит об общем уровне подготовки к строительству и затоплению ложа водохранилища. Оценку воздействия ГЭС на окружающую среду так никто и не представил, – говорит Колотов. – При этом энергетики любят ссылаться на то, что на данный момент освоено только 10% гидропотенциала России. Это значит, еще не все реки перегорожены, не все леса затоплены.
В целом же, подчеркивает Александр Колотов, в случае с БоГЭС надо говорить не про узко экологические, но про культурно-экологические, социально-экологические последствия.
– Строительство ГЭС шло больше 30 лет. Власть и бизнес все это время говорили, что она жизненно необходима для развития Нижнего Приангарья, для того чтобы люди жили лучше, – говорит Александр Колотов. – Но что получилось на самом деле? Мы затопили тайгу, мы сожгли старожильческую культуру, которая расцветала 350 лет. Карательные отряды чистильщиков сожгли дома людей и их бизнесы. Сами люди пошли в распыл – кто-то безвременно умер, кто-то вынужденно покинул родные места. И эти же люди втридорога платят энергетикам за электричество, тарифы на которое все время растут. При этом один из главных собственников БоГЭС – РУСАЛ – оказался под американскими санкциями. А ведь ГЭС в первую очередь и строилась для обеспечения электричество Богучанского алюминиевого завода, продукцию которого теперь некуда сбывать. Да и в лучшие времена использовалось от силы 60% вырабатываемой ею энергии. Не означает ли это, что все было сделано зря, все жертвы оказались бессмысленными? К сожалению, одиозные мегапроекты у нас в стране традиционно имеют больше шансов, чем проработанные, адекватные решения.
"Считаем себя ангарцами"
Все пережитое и заставляет людей держаться вместе, говорит Любовь Карнаухова. Когда в 1997 году организовала первую встречу уже переселившихся кежмарей в Красноярске, за считаные дни (и без современных средств связи) удалось собрать более 40 человек. Многие из них жили в Красноярске уже 20–30 лет. Но считали себя ангарцами.
– У них говор не изменился за это время, традиции они старались сохранять даже в большом городе. В Красноярске хоронили близких по-ангарски – с песнями. И могилу, несмотря на все строгости и нормативы, устраивали как принято на Ангаре – полатями, – говорит Любовь Леонидовна.
В 2004 году, когда еще не все села были уничтожены, для людей, переселившихся из Кежемского района в Лесосибирск, Енисейск, Красноярск, была организована поездка на "Заре" в родные места.
– Мы шли по Ангаре, видели поселки, вернее, то, что от них осталось, в некоторых уже никто не жил. И к берегу подойти было уже невозможно – Ангара заросла. Капитан, помню, попытался подойти к острову Тургенев, где когда-то стояла деревня Заимка, и не смог. И все ангарцы – а было нас человек восемьдесят – кинулись на правый борт "Зари" (в какой-то момент даже показалось, судно перевернется) и запели, не сговариваясь, нашу ангарскую песню… Это и называется любовью к родине. Скажи простым людям, что они какие-то особые патриоты, – удивятся. Потому что это для них естественное чувство. И никакая идеология здесь ни при чем.
